* * *
Это, видимо, старость или что–то подобное. Когда словосочетание взрывает память
Дело было в Мончегорске на фестивале "Табуретка". Там был шатер Областной научной библиотеки. Брал комментарий у представительницы. В определённый момент она произнесла:
— Мы здесь каждый год. Видите, у нас тут книжная выездная торговля. Новинки, много исторически работ...
Но, после словосочетания "книжная выездная торговля" — я отключился на несколько секунд.
Ниже текст "Книгам и маме", время первой публикации, где–то середина десятых:
Книгам и маме
Алмалык, Ташкентская область – мне где–то лет восемь. Суббота, за окном осень и дождь – телевизора в доме не было, а мама затеяла уборку. Мне было скучно, и я мешал наведению порядка. Мать подошла к книжным шкафам: блатные прибалтийские, вычурно–громоздкие. Резные узоры, стекло, ножки замысловато сделанные – уже одного такого гиганта хватило бы для украшения всей квартиры. Через три минуты в сторону моего дивана прилетел томик — Марк Твен "Приключение Тома Сойера".
Это был мой первый осознанный читательский опыт. Будучи глубоко старше – даже после 30–ти, я могу открыть эту книжку и провалиться в детство. В количестве перечтений Том Сойер уступает лишь Киру Булычеву. Его фантастикой, особенно взрослыми рассказами (короткими бытовыми и, будто абсолютно земными зарисовками), зачитывался до внутренних акцентов в диалогах. "Позовите Нину" или про машину времени, замурованную в обычной коммунальной стене; а "Спасите Галю" — перекличка со Сталкером братьев Стругацких, но более понятная и без зауми.
У отца в России тоже была отличная библиотека, но мама работала в "Букинисте". Перелом 80–х на 90–е прошлого века – первый отток русскоговорящего населения. В её отдел попадали не просто уникальные книги – целые собрания сочинений. Лучшее мама притаскивала мне. Помню тяжеленные сумки в ее руках и я, сидя прямо в коридоре на полу – выбирал чего оставить, а что обратно в магазин.
Ирония в том, что с нашей библиотекой случилось ровно тоже самое. Разница была лишь в одном – большая часть книг была брошена в квартире, которую уже тоже невозможно было продать. Но до сих пор, если в моих съемных квартирах, попадается мало–мальская полка с литературой, и не важно какого она качества – я лезу в нее копаться. Так был прочитан Горький и его слабое детство, но почему–то с удовольствием открыт Макаренко с поэмами на тему педагогики.
Мы жили в городке больше ста тысяч населения и меньше ста километров от столицы советского Узбекистана. Я учился в младших классах, и мама часто брала меня с собой на выездную торговлю – продажа современной печатной литературы требовала приезда к потенциальным читателям. По выходным и праздникам на улицах и площадях, а, иногда, в будни весеннего мая в Ташкент. В центр города на Проспект Навои. Я обожал эти поездки.
Меня отпрашивали с уроков на весь день, а предвкушение путешествия было сравнимо с полётом до Перми — когда мне было около десяти лет, я еще радовался самолетам. Но больше всего любил старенький автобус типа "ПАЗик". Он числился на балансе центрального книжного магазина Алмалыка и уже в то время он был таким древним, что я в жизни не вспомню его марку.
Ранним утром сборный коллектив женщин–продавательниц книг, водитель и я грузили в разбитое нутро зверь–машины деревянные столы–раскладушки и пачки всей неликвидной литературы. Два часа неспешной ровной дороги.
До первой жары успевали под прохладу развесистых каштанов на широком тротуаре внутри Ташкента. Торопливо подпрыгивая, помочь расставить "деревяшки" и выгрузить товар. "Ну, всё – я побежал". Торопиться и обгонять ленивых пешеходов, устать от бесконечного светофора перекрестка и — Луна–парк! Став почти старым, всегда улыбаюсь от фразы Бендера из Футурамы: "У меня будет свой Луна–парк с блек–джеком и шлюхами".
Тогда это был обычный детский парк развлечений. Пустынный в середине рабочей недели: влюбленные парочки студентов, мамашки с выводком детей, школьники под присмотром учителей — искры превосходства над старшеклассниками: они централизованно парами, а я в свободе.
Укататься на всех каруселях, накупить поровну жвачек Turbo и Love is…, обглодать до палочки шар сахарной ваты. Пытаясь не уляпаться мороженым, тающим от жары, уварачивая пальцы от белых нитей сладкой жижи на вафельном стаканчике. Мама моет мою морду и руки.
Косушка из соседнего кафе под навесом: здоровые куски бараньего шашлыка, сочный маринованный лук, четвертованный помидор и серединка лепешки из тандырной печи. Янтарный цвет чая в пиале. Умотанный в час пик солнечного пекла залезаю спать под книжный стол. Он закрыт с трех сторон, под его крышкой стопки книг и серая типографская оберточная бумага. Полуденный дрём: шелест невидимых ног, болтовня продавщиц, редкие вопросы покупателей. Зной уходит, а я, окрепшим волчонком, появляюсь из книжной норы.
Обратный путь через ташкентские окраины — на склад республиканского книжного издательства. В выходные он не работал и, в этом заключалась часть логики бесполезной с точки зрения продаж поездки. Там неликвид менялся на подобную макулатуру: литературу на узбекском языке, учебники и подобие детских книг, а также всяческую романтическую муть в перекошенных обложках и на дешевской бумаге. Изредка попадалась пачка–другая дефицита – советская фантастика или зарубежные приключения.
Складские тетки дежурно приглашали нас за стол, зная, что мы откажемся – груженный под крышу безмарочный автобус ехал по трассе медленно, чтобы упаковки книг не сыпались на макушки пассажиров. От скуки пытаться расковырять свежие пачки, аккуратно вытащить томик какой–нибудь психологической ерунды, чтобы услышать от мамы: "Не порти упаковку и свой вкус – ты это все равно читать не будешь".
Я многим благодарен азиатскому воспитанию. Книгам и маме.
Написал dinvare на almazami.d3.ru / комментировать