«Жизнь как чудо» и надежда, спасающая в трудные времена

Елене Сысоевой 77 лет. Она родилась после окончания Второй мировой войны, в русско-немецкой семье. Родители – Николай Сысоев (1900г.) и Маргарита Шмидт (1905г.) познакомились в 1925-ом году, под Ленинградом. Вместе они пережили блокаду, войну и воспитали семерых детей.   

Жизнь Елены Сысоевой и ее семьи напоминает учебник по истории за последнее столетие. В ней революция 1917 года, Финская и Великая Отечественная война, блокада Ленинграда, распад СССР и Армения девяностых. Но в отличие от учебника с сухими датами и событиями, эта история полна жизнью, любовью и борьбой.

Елена Сысоева доверила свою историю Медиамакс, открыв семейный альбом с воспоминаниями.

Папа: жизнь, как чудо

Мой папа – Николай Сысоев, родился в Псковской области и в 14 лет переехал в Ленинград. Он был свидетелем многих исторических событий и несколько раз чудом оставался в живых.

Во время Октябрьской революции ему было 17 лет, и он участвовал в штурме Зимнего дворца. Папа не пострадал благодаря заботе работяг, которые пожалели его и захотели сберечь. «Коля! Мы забыли взять балки из цеха, могут понадобиться, иди принеси», - сказали они. Когда папа вернулся, Зимний был уже взят.

В дальнейшем он работал с Сергеем Кировым, бывал на даче у Крупской, видел там Ленина.

Во время Финской войны (1939-1940) папа был снайпером и всегда говорил, что воевали они не с финнами, а с немцами. Здесь тоже было чудесное спасение. Немцам удалось загнать их роту на реку Вуоксу и всех расстрелять. Спаслись только отец и молодой солдат, которого он затащил с собой в камыши. Они стояли там неподвижно, все в крови.

Во время Отечественной войны его не призвали в действующую армию, он был в Ленинграде и пережил блокаду. Здесь уже его спасла большая любовь к маме.

Мама: Маргариточка

Моя мама немка. При Петре ее семья обосновалась под Ленинградом, в немецкой колонии, где в одной деревне совместно проживали немцы и русские. Папа увидел ее, когда был в этих местах в командировке. Темноволосая девушка с крупными глазами сразу покорила его, он влюбился. После первой встречи папа снова и снова приезжал сюда и в итоге, увез ее с собой.

Это была история любви, которые, кажется, бывают только в книгах. Я ни разу не видела ни одного скандала между ними. Он ее обожал и никогда даже голоса не повышал. «Маргариточка», только так он обращался к маме.

«Нет национальностей, есть человек»

До семи лет я не знала, что мама немка. В послевоенное время она опасалась и лишний раз не рассказывала об этом. Однажды во дворе я поспорила с мальчиком и обозвала его немцем. «Немка твоя мать!», - ответила его мама, услышав наш спор. Я крикнула, что это неправда, но получила совет пойти и спросить маму, что я и сделала.

«Мама, мама, это правда?», - забежала я домой и выслушала целую лекцию о фашизме, о национальности, а главное о том, что это совершенное разные понятия. Этот разговор с мамой вылечил меня от любого национализма в любом его проявлении. Так что и в Армении я оказалась не случайно. С тех пор национальности для меня не так важны, их нет, есть только человек.

С папой так же у меня был похожий разговор. В моем классе училась девочка еврейка. Ее не особо любили, так как училась она плохо, была неаккуратной. Однажды, на школьной фотографии нас поставили рядом. Я пришла домой и плачу: «Мама, меня с этой жидовкой сфотографировали».

Ответил мне папа: «Чтобы подобные высказывания я слышал в первый и последний раз. Запомни, ты появилась на свет благодаря еврею, а могла бы не родиться «благодаря» русскому, который написал на меня «кляузу». Именно еврей дал обо мне хороший отзыв, когда его вызволи». На этом разговор был окончен, эту историю он так и не рассказал.  

Блокадный Ленинград: смерть - неотъемлемая часть жизни

Во время блокады Ленинграда у родителей было уже пятеро детей, младшему сыну был всего год. Семья жила в неотапливаемой комнате, на пятом этаже. Когда люди начали умирать и освобождались комнаты пониже, они перебрались на третий этаж, чтобы было легче подниматься. Смерть в блокадном Ленинграде стала неотъемлемой частью жизни. Через некоторое время перестали хоронить умерших от голода, так как у живых не было сил. Мою бабушку по папиной линии похоронили в братской могиле, в каждой из которых было 100-200 человек. Вместе с этим, надо было как-то жить, старшие дети ходили в школу за тарелкой супа.

Я родилась уже после блокады, но помню, как комендант нашей школы рассказывала о блокадных днях и особо часто вспоминала про лифт. В четырехэтажной школе был старинный лифт и бывало, что дети кое-как добирались до школы, но не доходили до класса и умирали прямо в нем. Лифт заполнялся детскими трупами.

В те дни папа работал на сборе еды, они искали продукты в завалах разбомбленных зданий. Все нашедшее до последнего он отдавал государству. Многие из его бригады удивлялись – как так? Ведь у самого дома пятеро детей. Но он считал, что государство лучше знает, как распределить нашедшее. Однажды он нашел даже мешок муки, а это для блокадных дней было неизмеримым богатством. Домой он приносил только свой паек и отдавал его детям. Так как при тяжелых нагрузках сам почти не ел, его организм быстро истощился и однажды он упал на улице. Упасть в блокадном Ленинграде, означало умереть. Люди даже не обращали внимания и в общем-то ничем не могли помочь. Все привыкли к смерти вокруг и к мысли, что и сами скоро умрут. Именно здесь его спасла большая любовь к маме. Папа рассказывал, как он лежал и думал - «как же моя Маргариточка, как я оставлю ее одну с детьми?». Он просто не мог позволить себе умереть и встал.

Мама работала в психиатрической больнице рядом с домом и так же отдавала всю свою еду детям. Не удивительно, что у нее часто бывали обмороки. Ситуация в городе становилась все тяжелее, и она пыталась обменивать свои украшения, разные вещи из дома даже не на еду, а на воду из-под макарон. Все что возможно было сжечь и погреться, мама кидала в камин – диваны, стулья. Затем пыталась чем-то заменить еду.  Варила сумки, обувь, другие кожаные изделия и ела это, а для детей находила крошки хлеба.

Как я сказала, младшему из детей было чуть больше года, и когда у него случался стул, он пытался его есть. Я читала об этом, такое встречается и у голодных животных. Старшим детям не хватало сил удерживать брата и его стали привязывать к кровати.

Мама рассказывала, как однажды они узнали, что где-то можно достать хлеб и с соседкой, у которой был один ребенок, пошли в это место. Идти было долго, но на месте оказалось, что хлеба нет. Возвращаться не было сил, и они остались на ночь прямо у пункта раздачи хлеба. Вернувшись домой утром, соседка нашла своего ребенка мертвым. Он умер от голода так и не дождавшись ее.

В какой-то момент маму и детей вывели из Ленинграда по дороге жизни. Они около двух лет жили в Казани, мама работала сторожем. С папой связи не было, но он знал – семья в безопасности. После прорыва блокады им было дано разрешение вернуться в Ленинград. Дорога была очень сложной, они везли с собой некоторые вещи, еду. Мама с трудом добралась до Васильевского острова, но дальше идти не было сил. Она отправила старшую дочь за папой, который заранее получил весточку, что семья возвращается. Когда отец увидел дочь одну, он вскочил с места и крикнул: «Где моя Маргариточка? Что с ней? Даже если она мне изменила, пусть не боится, я все пойму». Он обожал маму и готов был простить ей все. Эта действительна была любовь, которая дает силу, оберегает и спасает в самые ужасные моменты.  

Мама рассказывала, как после войны они пошли в баню всей семьей и впервые увидели друг друга без нескольких слоев одежды, исхудавшими до неузнаваемости. Все просто смотрели друг на друга и плакали.

«После войны не было ничего, кроме счастья»

Я родилась после войны. Мама была сильно истощена, и врачи не думали, что я выживу. Меня просто завернули в одеяльце и как сверток дали маме с прогнозом - «не жилец».

Послевоенное время было очень душевным. У людей не было ничего, кроме счастья, что они выжили. Они просто радовались каждому дню и при общении никогда не касались материальных вопросов.

Помню, что в школьные годы я делала уроки на подоконнике, так как дома не было столов и стульев. Это была голая комната с одним старинным сундуком. Днем он использовался, как обеденный стол, а ночью в нем спал младший из детей.

Не было понятия бедный-богатый. В коммунальной квартире вмести жили рабочие и академики.

Мое детство было прекрасным, мы росли всем двором, а это прекрасное место для становления личности. Главной едой в те годы была рыба. Треска была дешевой и ее было много. Я часто вспоминала это, когда в 90-ые были трудные времена уже в Армении. Здесь людей спасала «Сига», а в Ленинграде – Треска.

Молодость, медицинское образование и Агверан

После окончания школы я получила стоматологическое образование, училась на челюстно-лицевого хирурга и параллельно работала медсестрой. У меня была подруга, которая однажды решила приехать в Ленинград. С ней за компанию приехал один из ее друзей, как оказалось – мой будущий муж (улыбается – ред.). В то время на кафедре я была ответственной за работу с иностранцами и к нам на практику приехал врач - немец.

Мне предоставили целый автобус, чтобы организовать ему культурную программу. Так как автобус был пустой, я пригласила подругу, а она в свою очередь позвала друга, так мы и познакомились. Мой будущий муж быстро сдружился с немцем, они шутили, сразу нашли общий язык. Также он оказывал знаки внимания мне. Мне было 28 лет, но думала я только о защите диссертации. После нескольких неудачных попыток пригласить меня куда-либо, он предложил достать путевку в Агверан, в известный пансионат. Он армянин, жил в Ереване. Я согласилась и на 24 дня приехала в Агверан. Здесь я влюбилась как в природу и горы, так и в него.

Каждый вечер он приезжал в пансионат из Еревана, красиво ухаживал, показывал Армению. С ним мне было хорошо, и я понимала – это надежный человек. В последние дни моего отдыха мы гуляли у водопада в Агверане, и здесь он сделал предложение. На тот момент мы были знакомы всего 2 месяца, но я дала согласие. Через 5 дней мы стали мужем и женой.

«Невеста с севера» и Армения 90-ых   

У мужа была очень хорошая семья. Отец сразу полюбил меня, а мама сначала хотела понять – что да как? (улыбается – ред.). Но этот этап быстро прошел и у нас были прекрасные отношения. Жить мы переехали в Ленинград, но в 1981 году по семейным обстоятельствам вернулись в Армению. С 1982-ого года я стала преподавать челюстно-лицевую хирургию и хирургическую стоматологию в Ереванском государственном медицинском университете, где работаю до сих пор. Большим потрясением для всех нас было землетрясение 1988 года в Спитаке. Было сложно и психологически, и как медики мы работали очень много. Потом война в Карабахе.

В сложные времена опять же спасала любовь. Мы с мужем продолжали ездить отдыхать в Агверан и даже когда рухнул Советский Союз, а пансионат закрылся, хозяин давал нам ключ, и мы сами открывали его. К сожалению, сейчас у мужа проблемы со здоровьем, и мы не были в Агверане уже два года. Я часто говорю ему, что он обязательно поправится и мы снова побываем в наших любимых местах.

Надежда в трудные времена

Я всегда говорю, что в трудные времена людей спасает сплоченность, забота друг о друге и надежда. Сейчас в Армении сложная ситуация и люди должны помнить о том, что действительно важно.

Пережившие ленинградскую блокаду, очень ценили жизнь и были совершенно безразличны ко всему материальному. Ленинградцы прекрасно поняли - вещи не могут быть ценными. Самая дорогая вещь однажды может не стоить даже воды из-под макарон. Жизнь, дружба, сочувствие, совесть, доброта и помощь ближнему, вот что ценно. Когда человек начинает защищаться безразличием, он теряет самого себя.  

Яна Шахраманян

Фото: Эмина Аристакесяна